Игумен Нектарий (Морозов)
Объятия Отча отверсти ми потщися,
блудно мое иждих житие,
на богатство неиждиваемое
взираяй щедрот Твоих, Спасе,
ныне обнищавшее мое да не презриши сердце.
Тебе бо, Господи, умилением зову:
согреших на Небо и пред Тобою.
Раз в году звучат на богослужении эти слова, в Неделю о блудном сыне, за всенощной. Где-то поются, трогая душу, проникая до самой глубины ее, где-то читаются, скоро и невнятно, никак не обращая на себя внимание, не давая понять заключенный в них смысл. Кому случалось бывать на монашеском постриге, тому в этом смысле повезло больше: там этот тропарь поется трижды, пока постригаемый ползет из притвора храма к алтарю, от грешного мира, куда он удалился, к сим любезным объятиям.
Евангелие о блудном сыне читается за литургией, и в нем много всего, что требует нашего внимания, что заставляет нас задуматься или должно заставить. Неразумие и наглость одного сына. Самомнение и жестокосердие другого. Пища свиней. Любовь отца. Его дары.
Наверное, каждый задумывается о том, что в этот момент лично ему ближе, что почему-либо находит отклик в его сердце. Или даже не задумывается, потому что кажется, что именно сейчас эта притча для него уже «не актуальна». Хотя актуальна, конечно, и как раз сейчас, просто тот, кто «не слышит» ее, отошел на «страну далече» – на какую-то из тех, что поблизости, стоит лишь ступить один шаг. Уверенность в своей праведности, нечувствие сердечное, слепота душевная – мало ли стран этих?..
...А я вот задумался на этот раз о том, о чем не думалось как-то прежде – так не думалось. Трудно ли заблудившемуся сыну собраться в обратный путь? Да ясно, что нелегко. И путь не близкий, и стыдно, и страшно, да и прежде того надо «в себя прийти», как сказано в притче, потому что до того и не помыслишь о нем, о возвращении. А легко ли, будучи сыном по естеству, унизиться до звания наемника? И не в каком-то сиюминутном порыве, а сознательно решить проситься в дом родной лишь в таком качестве, не смущаясь ни трудностью подобного положения, ни позорностью его для того, кто в доме этом должен был стать одним из совладельцев!
Трудно сыну... А отцу, отверзающему свои объятия, легко? Или точнее так – Отцу. Мы знаем, что было с сыном, как он сначала веселился, потом бедствовал, мучился, голодал. А что с Отцом? Тайна это... Да и как выглядят эти самые объятия, как именно Он их отверзает – каждому по-разному или одинаково для всех? Что они такое, объятия эти? Непростой вопрос? Может, даже лишний, праздный?..
Но только в каждом храме есть на него ответ – вряд ли случайный, вряд ли напрасный. В каждом храме – икона этих объятий, их единый и ничем более не заменимый образ.
Я не про гравюры с изображением отдельных эпизодов из этой притчи – их-то в храмах как раз нет. Я про Распятие...
Распятие. Синайский монастырь, XIII в.
Вот они – «объятия Отча». Руки, пронзенные гвоздями и ко Кресту прибитые, струйки Крови, стекающие на землю. Руки, готовые объять весь мир и весь мир обымающие.
Ради чего все именно так? Почему по-другому нельзя – без гвоздей, Крови, Креста? Никто ведь и из святых отцов, учителей церковных не дает единого ответа, почему такие страдания, почему такая смерть...
...Кажется, и для того тоже, чтобы мы заметили. Заметили и поверили, что Любовь, Которая и такую цену не усомнилась заплатить за возлюбленных и таким образом для всех открыла Свои объятия, ни от кого, и от нас, в том числе, не отвратится. Для того, чтобы мы могли преодолеть страх, стыд, отчаяние. Чтобы решились поверить: Он всегда ждет нас, что бы мы ни наделали, что бы ни натворили, как бы далеко ни ушли.
Для того Отец на это идет, чтобы детям Его, блудным и грешным, было легче. Он ведь знает, как трудно им, и не может их не жалеть...